— Едем!
— Куда ехать, милый? Там давно закрылось. Час ночи уже. Теперь только утром…
— Спрятала хоть надежно? — перешел я на «ты».
— Будь спокоен. Кроме меня, никто не найдет.
— Припомни, на словах ничего не велели передать?
Она опустилась на кушетку, небрежно сдвинув к краю разбросанное небогатое бельишко, хлопнула себя по лбу.
— Напоил меня, противный, а теперь спрашиваешь. Велели, велели, только те слова без посылочки ничего не значат. Я должна про-ком-ментировать, да. Что, откуда и какой шифр использован… Там каждая вторая страничка — ключ для первой. Да и то, если ты сейчас еще несколько слов припомнишь. А нет, так нет, с другими разговаривать буду. Так что извини, теперь только спать…
Сдерживая раздражение, я подошел к окну. В черном стекле отражался красноватый свет лампы и смутно дрожало электрическое зарево над центром города.
Пользуясь тем, что я отвернулся, Людмила прошла в совсем крошечную спаленку, большую часть которой занимала просторная железная кровать с никелированными шарами и кольцами на спинках, начала стягивать через голову платье.
— Эй, подожди немного. Ты меня слышишь?
— А как же? — она широко улыбнулась, держа перед собой платье, как матадор мулету. Вот почему у нее такая осиная талия — тело зашнуровано в тугой розовый корсет, похожий на противоперегрузочный костюм. Из-под нижнего края корсета выглядывают кружевные панталоны с оборочками, сверху выпирают круглые, как пушечные ядра времен Полтавской битвы, груди.
— И слышу, и все понимаю. Подай мне халатик вон там, в саквояже, и принеси, пожалуйста, воды с кухни. А я пока переоденусь и еще что-то вспомню… Велено было слово в слово передать, а мысли путаются…
Наполняя графин кипяченой водой из большого оцинкованного бака, я продолжал анализировать ситуацию. Мне ведь предписаны не только курьерские функции, я должен выяснить, не двойной ли она агент? А то, что она пьяна, — не страшно, даже наоборот.
Не дурака ли, кстати, она валяет, и не играет ли она со мной, а не я с нею? Да непохоже, я ведь считал — полтора стакана мадеры в «Мотыльке», две рюмки коньяка и четыре фужера шампанского в «Эрмитаже». А утром у нее наступит похмелье и адреналиновая тоска, тогда откровенного разговора может и не получиться.
Уроки Шульгина и полковника Кирсанова крепко сидели у меня в голове, и перед тем, как отнести ей воду, я зашел к себе, набрал нужный код на клавиатуре карманного переговорного устройства с жидкокристаллическим экраном.
Шульгин называл его «пейджером».
Прибор пискнул, на экране появился знак вопроса. Я передал сообщение, убедился, что оно принято, и спрятал пейджер под матрас. От греха…
Людмила лежала на своей кровати поверх покрывала, разошедшиеся полы черного халата с японским набивным рисунком открывали левую ногу как раз до того места, где она заканчивалась. Непривычного дизайна белье вместе с корсетом грудой валялось на полу у изголовья. Уснула, что ли?
— Принес воду? — спросила она слабым голосом.
Я подал ей стакан. Она привстала, осушила его в три глотка. Шумно вздохнула.
— Запри дверь. Я, правда, с непривычки слишком много выпила.
Опустила ноги на коврик. Халат совсем распахнулся. Людмила отбросила его, не торопясь легла, прикрылась одеялом до пояса. Даже без поддержки корсета грудь у нее почти не обвисала. Соски, маленькие и розовые, торчали пуговками. Значит, не рожала еще.
Ее губы приоткрылись не то в улыбке, не то в презрительной гримасе.
— Воспитанные мужчины в упор на женщин неглиже смотреть не должны. Неприлично. Тем более что ничего нового ты не увидишь, а я пьяная, и когда на меня так смотрят — за себя не отвечаю. А если нравлюсь, — она приподняла руками снизу груди и качнула ими, — лови момент. Какая б ни была, а на спине лежать могу…
Удивляясь самому себе, я ощутил, что действительно готов на это. Да просто в смысле этнографии интересно, какова она — женщина, рожденная в позапрошлом веке?
Тем более что выполнение оперативного задания никак нельзя трактовать в плане супружеской измены. Я погасил лампу и, не спеша раздевшись, лег рядом с Людмилой.
Небольшой, но многозарядный и мощный пистолет, выданный мне Шульгиным, я незаметно положил на подоконник за портьеру. Там его и утром будет не заметно, а схватить, в случае чего, можно мгновенно, просто закинув руку за голову.
Тело у нее было мягкое и горячее, а грудь, наоборот, тугая не по возрасту. Я прикоснулся к ней губами. Духами от груди, вообще от Людмилы не пахло, только цветочным мылом. И запах был довольно свежим. Я провел ладонью по приятно округлому животу, пушистому «холму Венеры», по нежным, шелковистым изнутри бедрам. Потом поднес ладонь к лицу. То же самое — запах недавно вымытого женского тела. Это меня уже всерьез насторожило.
Дорога от Риги занимает гораздо больше суток, а душевых в поезде пока что не придумали. Даже в вагонах первого класса. Умыться можно, но и только. Вряд ли в тесном, не слишком чистом вагонном туалете она снимала корсет и прочее, чтобы ополоснуться холодной водой.
Так, может быть, она подсела в поезд лишь на ближайшем от Москвы полустанке?
Тогда и «полковник», передавший ее мне, не наш, а вражеский агент?
И я сам сообщил ему, что я не простой курьер, а человек, имеющий право принимать ответственные решения.
Из этого может получиться совершенно неожиданная коллизия…
Но логика логикой, а если не спал с женщиной больше двух недель и чувствуешь ладонью все подробности рельефа ее тела, то здравые мысли отступают на третий план, если не дальше.
Довольно долго Людмила лежала совершенно безвольно, позволяя мне делать все, что хочется, и в этом был какой-то особый утонченный эротизм. Только постепенно учащающееся дыхание и легкие сокращения мышц напомнили, что она живая, а не фторвиниловый муляж.
А потом словно очнулась, сообразила, что происходит и что в таком положении следует делать.
Я часто слышал, что ни одна настоящая женщина не похожа на другую, и с каждой постигаешь нечто совершенно новое и неизведанное. Я-то сам не мог похвастаться богатым опытом, последние несколько лет общался только с Аллой, а еще раньше мои случайные подружки оказывались, как на подбор, очень вялыми и флегматичными. Похоже, что и в постель они ложились только из вежливости или потому, что в их кругах было принято время от времени отдаваться мужчинам.
Но женщина из прошлого оказалась более чем темпераментной.
Обвив меня руками и ногами с такой яростью, словно собралась немедленно переломать мне кости, Людмила дергалась и билась, словно в эпилептическом припадке, стонала, вскрикивала и рычала. Не скрою, это буйство низменных инстинктов возбуждало и затягивало. А вдобавок молодая, образованная, изысканно воспитанная женщина, переводя дыхание, бессвязно и грубо материлась, подстегивая меня и комментируя происходящее словами, которые вокзальные извозчики произносили, понижая голос.
С подобным проявлением страстей я встретился впервые. Впрочем, возможно, у здешних женщин это принято. Как знак эмансипации и равенства в борьбе полов.
Благо, стены пансионата сложены в четыре кирпича, а толстые двери еще и занавешены бархатными портьерами. А то, боюсь, на шум сбежались бы обслуга и жильцы. Если, конечно, подобные эксцессы здесь не являются привычной прозой жизни.
После потрясающего, как в вагнеровских операх, финала Людмила отвалилась к стене, нескоро отдышалась, скомкав простыню, вытерла лицо, грудь и плечи.
— Дай мне папиросу…
Я нашарил на столе коробку, едва сумел зажечь огонь дрожащими руками.
— Ты доволен? — наконец спросила она нормальным, даже тихим голосом.
— Угу…
— Я тоже… Молодец, умеешь, давно такого не переживала. У меня ведь, честно сказать, с весны ни с кем ни разу не было… Разговелась. — Теперь она ничем не походила на воспитанную тихую скромняшку из кафе. Пожившая, давно забывшая о предрассудках женщина, как говорится — с непростой судьбой. Клеопатра с пистолетом за подвязкой. С таким темпераментом — и полгода поститься. Нельзя не посочувствовать. Лукулл, испытывающий муки Тантала.
— Бросить бы все да закатиться с тобой на уютную дачку на недельку. Вот бы побаловались досыта на теплой печке… — голос ее звучал мечтательно. — А для чего ты в эти вот дела ввязался? Тебе не подходит… — спросила вдруг Людмила как-то по-другому.
— Так жить-то надо. Полгода руль крутить между вокзалами или за один вечер срубить в два раза больше. Да и тебя вот, видишь, встретил… С делами разберемся, гонорар получим, может, и вправду душу отведем? Я таких девушек сроду не встречал…
Не отвечая на мое предложение и будто забыв свои прежние слова, она протянула мне сгоревший до мундштука окурок.